Сказка о царевне лягушке оригинал. Сказка Царевна-лягушка

)

Борис Соловьев

Царевна-лягушка

стихотворный пересказ русской народной сказки

Жил-был в некотором царстве,

В неком русском государстве,

В белокаменной столице

Царь с красавицей царицей.

Бог им даровал детей

Трёх завидных сыновей;

И когда меньшой подрос,

О женитьбе встал вопрос.

Объявив о том совет,

Поднялась семья чуть свет.

Царь вошел и, ставши рядом,

Обратился к милым чадам:

"Мы вас, детушки, растили,

И ласкали, и журили.

Подошла пора женить

Я надумал - так и быть!"

"Что ж, ослушаться не смеем,

Только сразу не сумеем

Дать Вам, батюшка, ответ,

Ведь у нас невест-то нет,

Возражают сыновья.

"Знаю, милые друзья,

И готов помочь. Мы вместе

Вам отыщем по невесте.

Вы возьмите стрелы в руки

Да серебряные луки,

Цельтесь в сторону любую,

Сбросьте тетиву тугую,

И стрела укажет место,

Где находится невеста."

Первым старший сын стреляет

В двор боярский попадает.

Сына среднего стрела,

Полетев, не подвела

И упала у крыльца

Во владении купца.

Младший выстрелил всех выше.

Поднялась стрела над крышей,

От натуги зазвенела,

В топь лесную улетела.

В тех местах жила лягушка.

Увидав стрелу, квакушка

Стала думать и гадать:

"А кому ж её отдать?"

Братья луки положили,

Направленье уточнили

И на поиски скорей,

Каждый за стрелой своей,

С нетерпеньем разошлись.

Быстро две стрелы нашлись.

Старший сын, наследник царский,

Заглянул на двор боярский,

Там увидел деву красну,

Убедился, не напрасно

Выстрел верный сделал свой

И принес стрелу домой.

Следом стрелу молодца

Дочь богатого купца

Возвратила на крыльце

Со смущеньем на лице.

Только Ваня, словно тень,

Ходит-ищет третий день.

Нет стрелы, его судьбы,

Уж устал он от ходьбы;

Позади остались горы,

Необъятные просторы

Ни тропы нет, ни дороги.

Чаще стали вязнуть ноги

Начинается болото.

Не застрять бы - вот забота.

Вдруг заметил он лягушку

И от вида той квакушки

Горько стало молодцу.

Как докладывать отцу?

Ну и выискал невесту!

Что б пропало это место!

"Ква, царевич дорогой!

Услыхал он, - со стрелой

И меня с собой возьми,

Не стыдись перед людьми,

Избежишь всегда со мной

Неприятности любой.

Озадаченный советом,

Он замешкался с ответом,

Но, подумавши, вздохнул,

Осторожно завернул

Квакшу вместе со стрелой

И направился домой.

Государю к той поре

Рассказали при дворе

Про избранниц сыновей,

Рассуждая, чья милей.

Сообщили об Иване.

Де, принёс в своём кармане,

Нынче возвратясь домой,

Он зверушку со стрелой.

Братья быстро допытались

Про лягушку, посмеялись,

Рассердив царя всерьёз:

"Прекратите свой допрос,

Оскорбления и смех

Равный выбор был у всех."

После свадьбы во дворец

Сыновей зовёт отец,

Садит их и вопрошает:

"Кто из вас, сыночки, знает,

Хорошо ль дела ведут

Ваши жёны? Испекут

Пусть они по караваю.

Я вас утром ожидаю."

Поклонились братья в пояс

И, изрядно беспокоясь,

Побежали в тот же час

Исполнять царя наказ.

А Иван пришёл домой

Со склонённой головой.

"Ква, царевич, что не весел,

Буйну голову повесил?

Иль увидел что дурное,

Иль запало в душу злое?

Поскорее, дорогой,

Ту загадку приоткрой,"

Просит верная лягушка.

"Как же, славная квакушка,

Не грустить. Ведь нам сейчас

Передал отец наказ

Спечь к утру по караваю.

Вот о чём я размышляю".

"Как испечь-то мне виднее,

Будет утро мудренее,

А тебе совет - поспать,

Чтоб с зарёю завтра встать,"

Успокоила лягушка.

И уснул он. А квакушка,

Кожу сбросив, повернулась

И в мгновенье обернулась

Василисою Премудрой,

Красоты такой, что трудно

В сказке даже рассказать,

А пером не описать.

Принялась она за дело:

Замесила тесто бело,

Туго смяла, пышно взбила.

Печь до жару натопила,

Украшенья навела,

Хлеб к рассвету испекла.

"Просыпайся, дорогой,

Забирай подарок мой,"

Утром квакнула лягушка

Возле Ваниной подушки.

Открывает очи он,

Что же видит - может сон?

Ароматен каравай,

Подрумянен в меру край,

Изукрашен он дворцами,

И лесами, и садами.

Птицы певчие в садах,

Звери быстрые в лесах.

То не хлеб, а загляденье.

И, горя от нетерпенья,

Окрылённый молодец

Припустился во дворец.

Осторожно хлеб несут

Братья старшие на суд.

"Подгорелый хлеб боярский

Псам отдать", - приказ был царский.

На подносе у отца

Хлебец дочери купца:

Непропёкшийся, широкий,

Угловатый, кособокий.

"Кушать хлебушек такой

Можно от нужды большой,"

Он решил без промедленья.

А потом свое творенье

Ваня-младший преподносит

На сверкающем подносе.

"До чего же вкусен, право,

И пропёкся хлеб на славу.

Есть его, скажу при всех,

И по праздникам не грех.

Я безмерно восхищён,

Мастерице мой поклон.

Всем второе есть заданье,

Он поведал на прощанье,

Снохам надо передать,

Что велю ковры соткать."

Помня батюшки наказ,

Оба брата на сей раз

Приказали слугам верным,

Мамам, нянюшкам примерным

Исполнять и день, и ночь

Волю батюшки точь в точь.

Вновь царевич удручён,

С разговором медлит он.

"Отчего, Иван, не весел,

Низко голову повесил?

Почему казнишь себя?

Иль обидел кто тебя?"

"Завладела мной кручина,

А на то - одна причина:

Царь изволил приказать

Вам по коврику соткать."

"То - безделка, не беда.

Но и рыбку без труда

Не поймать. Уверен будь,

Просьбу выполним. Забудь

Грусть свою, усни скорее,

Утро всё же мудренее."

Квакша Ваню уложила,

Кожу бережно сложила

На скамейку в уголок,

А шагнув через порог,

Снова стала девой красной,

Василисою Прекрасной.

И работа закипела.

Ткёт ковёр она умело:

Где кольнёт иглой златой

Лепесток блестит витой.

Только сделает стежок

Уж красуется цветок.

Вышьет бисером у края

Птичка вьётся, как живая.

Рассвело. Иван проснулся,

Чудом с лавки не свернулся,

Глянув на ковра узор.

Отвести не может взор

От чарующих цветков

И красивых завитков.

Утро. Все ковры готовы.

Ждет придирчивый, суровый,

Деток любящий отец.

Братья входят во дворец.

Начал старший сын показ.

"Коврик годен в самый раз

Для конюшни. Буду я

В ливень укрывать коня,"

Государь заметил строго

Просит сына он второго

Развернуть его ковёр.

"Этот вынести во двор,

Постелить вблизи дороги,

Вытирать мы будем ноги,"

Царь опять определил.

Следом младший сын раскрыл

Свой узорчатый ковёр.

Изумился целый двор.

"Ай, Ванюша, молодец!

Нас утешил, наконец.

Ожидал я не напрасно,

Расстилать ковёр прекрасный

Буду к радости своей

Только в горнице моей,"

Заключил отец довольно.

Назначаю на весь мир!

Приходите, будем рады

Видеть жён, гостей, наряды."

Вновь царевич сам не свой

Возвращается домой.

Ждёт - пождёт его жена,

Задаёт вопрос она:

"Отчего, Иван, не весел,

Что головушку повесил?"

"Как же, квакша, не грустить?

Ведь придётся пропустить

Званый бал в стенах дворца.

По велению отца

Мы должны быть там вдвоём,

Невдомёк мне, как пойдем?"

"Не печалься, дорогой!

Успокойся, сокол мой!

Утро будет мудренее,

Всё устроится скорее.

Не пойти на пир негоже.

Мы туда прибудем тоже.

Ты забудь свою обиду,

За столом шути для виду.

Шум услышишь там и сям,

Встань и объяви гостям:

"Это едет лягушонка

На пирушку в коробчонке."

Так Иван и поступил.

Только вечер наступил,

Во дворец он прибыл в срок,

Сел в укромный уголок

И оттуда наблюдает,

Как неспешно прибывает

И толпится у ворот

Приглашённых хоровод.

Братья рядом и готовы

Подтрунить над Ваней снова.

Просят: "Сбегай-ка домой

За красавицей женой.

Заверни её в платочек,

Но Иван в одну минутку

Обратил насмешку в шутку.

Необычный гром и стук

Всполошил гостей и слуг.

Покачнуло терем новый

И тряхнуло стол дубовый.

Побежали царь с гостями,

А куда, не знают сами.

Их Иван остановил

И спокойно заявил:

"Вы растеряны немного,

Успокойтесь, ради бога:

Это едет на пирушку

Лягушонка в коробушке".

Возле окон стало тесно:

Всем увидеть интересно,

Как дорогой столбовой

Прибывают чередой

Скороходы-бегуны

И лихие скакуны,

Мчит роскошная карета

В позолоте, бликах света,

С облучком, дверьми резными,

Запряжённая гнедыми.

Подбежал Иван к карете

Уж не чудится ли это?

И лишился всяких слов.

А красавицу готов

На руках нести в дворец,

Где встречает их отец.

Дева смотрит горделиво

И идёт неторопливо.

Воздала гостям поклон.

Царь приятно удивлён,

Приглашает молодых,

С теплотой глядит на них.

Только братьям нет покоя:

"И случилось же такое!"

Снохи старшие сидят,

Пить не могут, не едят.

Наблюдают не напрасно.

Василиса, видят ясно,

Пьёт вино, не допивает,

А остатки выливает

Во цветной рукав налево.

Яств отведав, красна дева

Бела лебедя вкушает

Вправо косточки бросает.

Удивить царя, гостей

Снохам хочется скорей.

Василиса им пример.

И, иных не зная мер,

Каждая в рукав украдкой

Выливает вин остатки,

А потом, само собой,

Косточки кладёт в другой.

Отобедав, гости встали,

Музыканты заиграли.

Начался весёлый пляс.

Василиса поднялась,

Влево в танце закружилась

Озерцо гостям явилось,

А движеньем величавым

Рукавом махнула правым

На виду честных людей

Вышла стайка лебедей;

Перестала танцевать

Озерца исчезла гладь.

Начинался танец новый.

Жёны братьев уж готовы

Столь невиданный успех

Повторить вдвоём при всех.

Вскинув левыми руками

С расписными рукавами,

Всех танцующих кругом

Перепачкали вином.

Вправо повели руками

И объедками, костями

Приглашённых забросали,

А царю и в глаз попали.

Царь проделкой возмущён

И виновных выгнал вон.

Приближался бал к концу.

Не хотелось молодцу

С Василисой разлучиться.

Ждал, когда момент случится,

И с пирушки прямиком

Убежал домой тайком.

Шкуру разыскал он, рад,

Ненавистный сжёг наряд.

Василиса вслед явилась,

Одеяния хватилась,

Но скамеечка пуста.

Знать супруг-то неспроста

Убежал. Ей ясно стало

Счастье девичье пропало.

"Ах, царевич, сокол ясный,

Поспешил ты и напрасно.

Ведь немного не дождался.

Малый срок уж оставался

Быть лягушкой мне. Обличье

Обрела бы я девичье,

Став единственной твоей

До скончанья наших дней.

Оплошал ты на сей раз.

Лютый рок разлучит нас.

Буду я в далёком царстве,

В тридесятом государстве,

За высокими горами

И далёкими морями.

Всё, любимый, одолеешь,

Коль три пары ты сумеешь

Износить сапог железных,

Да друзей отыщешь верных

И, без отдыха шагая,

Три железных каравая

Съесть успеешь. Вот тогда

Обойдёт тебя беда,

Сможешь счастие вернуть,

Завершив обратный путь.

Жду тебя я," - прошептала

И лебёдушкою стала.

На Ивана смотрит птица,

Грусть в глазах у лебедицы.

За неё всё решено

И летит она в окно.

"Удержать надумал счастье,

Да накликал лишь ненастье

И проучен я судьбой,

Рассуждал Иван с собой,

Только рано мне сдаваться,

Надо в поиск отправляться,"

Он решил. Мешок собрал,

Три железных хлеба взял,

Да колчан для острых стрел.

Сапоги одни надел,

А две пары взял в поход

И направился вперёд.

День за днём идёт-шагает,

А усталости не знает

И не может дать ответ

Долог путь ещё, иль нет.

Третьи сапоги надел,

Два железных хлеба съел.

Повстречал однажды он

Старичка. Отдав поклон,

Тот окликнул: "Внучек милый!

Отчего идёшь унылый?

Поясни мне, добрым будь,

Далеко ли держишь путь?"

"Я ищу, пока напрасно,

Василису-свет Прекрасну,

Что томится взаперти.

Где бы мне её найти?"

Старичок проговорил:

"Горе сам ты сотворил.

Василису, деву красну,

Знаю с детства я прекрасно.

Родилась она мудрее

Хитроумного Кощея.

А завистливый от роду,

Вздорный старец на три года

Превратил её в лягушку,

Безобразную квакушку.

Без труда узнать ты мог,

Что кончался этот срок.

Но не так всё безнадёжно

И беду поправить можно.

Вот клубочек впереди.

Неотступно вслед иди

Ты за ним." Иван простился,

А клубочек покатился,

И зелёными лугами,

И крутыми берегами;

И за ним пошёл пешком

Ваня с луком и мешком

По неведомым местам,

Буреломам и кустам.

Сапоги до дыр сносил,

Хлеб доел. Все меньше сил

Оставалось. О еде

Думать стал: "Добыть бы где?"

Лесом катится клубок

По следам медвежьих ног.

Лук царевич натянул,

На добычу повернул.

А медведь ему навстречу

Человеческою речью

Молвит: "Стрелу опусти,

Сжалься, в лес меня пусти.

Я тебе за долгий путь

Пригожусь когда-нибудь."

Пожалел царевич зверя,

Обещаниям поверя,

И, не сбавив быстрый ход,

Продолжал свой путь вперёд.

Видит: селезень летит.

Путешественник грустит

И вздыхает: "Ты мне нужен.

Смог бы я сготовить ужин

И насытиться едой."

Он нацелился стрелой,

Только слышит птицы речь:

"Может стрелы поберечь?

Послужу я не за страх,

А за совесть в небесах."

Путник сжалился опять,

Не насмелился стрелять.

Вскоре зайца увидал.

Вновь стрелу и лук достал.

Но косой заговорил:

"Я молю, чтоб не сгубил

Жизнь мою, Иван, напрасно

Я ведь бегаю прекрасно

И твою, без лишних слов,

Просьбу выполнить готов."

Добротой ответив снова,

Пожалел он и косого.

Плещут волны впереди

Сине море на пути.

Под ногами брег песчаный.

Ухо ловит трепет странный

Щука землю бьёт хвостом,

Воздух жадно ловит ртом.

"Съем тебя, терпенья нет!"

Произнёс. Она в ответ:

"Брось меня, царевич, в море,

Там в бушующем просторе

Я тебе полезна буду,

Доброту я не забуду."

Он и щуку отпустил,

За клубочком поспешил.

А клубочек всё катился,

Лишь в лесу остановился

На берёзовой опушке

Возле маленькой избушки,

Что стоит на курьих ножках

У обочины дорожки.

"Распрями, избушка, ножки,

Стань-ка передом к дорожке,

К лесу задом повернись,

Да постой, не шевелись!"

И послушно курьи ножки

Развернулись. У дорожки

Оказалося крыльцо.

Дверь открыл он за кольцо.

Видит: на печи усатый

Кот мурлычет полосатый

Рядом с Бабою-Ягой,

Костяной её ногой.

Бабка, страшная с лица,

Вопрошает молодца:

"Внучек миленький, куда

Держишь путь? Зачем сюда

Заглянул? По доброй воле,

Иль по чьей-то злой неволе?"

"Задала вопросов много.

Не ответить мне с порога.

Пригласить бы не мешало

Гостя в дом и, для начала,

Накормить да напоить,

Жарко баньку натопить,"

Произнёс Иван устало.

И неловко бабке стало.

"Правда, внучек, ради бога,

Отдохни пока с дороги."

Извинясь, проговорила,

Быстро баню натопила,

А царевич свой рассказ

Ей поведал в тот же час.

"Василису ты Прекрасну

Сможешь скоро, сокол ясный,

Отыскать и в том совет

Мой поможет, ясный свет.

Прежде ты срази Кощея.

Помни: не убить злодея

Ни кинжалом, ни мечом,

Ни стрелою, ни копьём

На него управы нет.

Впрочем, есть один секрет:

Мне известно, что Кощей,

Жизнью дорожа своей,

Смерть упрятал далеко,

К ней добраться нелегко.

Есть в нехоженных лесах,

В неизведанных местах

Дуб высокий вековой.

Под густой его листвой

На суку ларец висит.

Заяц в ларчике сидит,

Утка - в заячьем желудке,

А яичко - в быстрой утке,

Острая игла - в яйце,

Смерть - в иголке, на конце.

Помни тайну о Кощее,

Не робей и будь смелее,"

Услыхал Иван в ответ.

"Благодарен за совет

И приют," - сказал старушке

Ваня, выйдя из избушки.

И направился герой

За заветною иглой.

Дуб Кощеев был могуч,

Ветви поднял выше туч,

Красно солнце заслонил,

Корни сильные пустил

На десятки вёрст вокруг.

"Приходи, лохматый друг,

Сбросить кованый ларец,"

Призывает молодец.

А помошник косолапый

Уж стоит, упёрся лапой,

Всею тушей навалился,

Заревел - и дуб свалился.

Постарался зверь недаром:

Ларь раскрылся от удара.

Тут же выскочил косой.

"Здесь сгодился б заяц мой,"

Лишь Царевич прошептал,

Вмиг ушастый прибежал,

Да что только было сил,

За собратом припустил,

Беглеца в момент поймал

И на части разорвал.

Взмыв стрелою, из желудка

В небо выпорхнула утка.

"Надо селезня найти,

Что встречался мне в пути,"

Вновь Царевич рассуждает.

А уж селезень взлетает,

Набирает высоту,

Долбит клювом утку ту.

Выпало яйцо с иглой

Над пучиною морской.

Нет не ждал Иван такого.

Как поднять со дна морского

Нет не ждал Иван такого.

Как поднять со дна морского

Затонувшее яйцо?

Он присел, закрыл лицо,

Призадумался и вскоре,

Вспомнил: есть помошник в море.

Щука хвостиком махнула,

В глубь лазурную нырнула,

Без труда с морского дна

Подняла яйцо она

И, качаясь на волнах,

Принесла его в зубах.

Позади мученья, страх,

Смерть Кощеева в руках.

Отломив иглы конец,

Он исполнил, наконец,

Кару правую над злом.

И лишился поделом

Опостылевший Кощей

Жизни и души своей.

А свершилось чудо это,

Страх исчез на белом свете.

Вновь во всей красе стоит

Василиса, говорит:

"Ты, царевич, вправду смел.

С честью всё преодолел

И врага сразил без сечи.

Заждалась я этой встречи."

"Здравствуй, встретились мы вновь.

Я в обратный путь готов,

Ведь к тому препятствий нет,

Был Царевича ответ.

Ждёт родная нас страна".

Взяв резвее скакуна,

Сели и во весь опор

Понеслись на царский двор.

Их встречали с торжеством,

Сладким потчуя вином,

Много счастия желали,

А они друг друга стали

Пуще прежнего любить

И в большом согласии жить.

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею, у него было три сына - все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке оказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.

Говорит им царь таково слово:

«Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь».

Пустил стрелу старший брат - упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат - полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на там крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая, пустил младший брат - попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.

Говорит Иван-царевич:

«Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!»

- «Бери! - отвечает ему царь. - Знать, судьба твоя такова».

Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.

Призывает их царь и приказывает:

«Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу».

Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? - спрашивает его лягуша.

Аль услышал от отца своего слово неприятное?»

- «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб».

Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу - и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо

«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки».

Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов - и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу

И тут же отдал приказ трём своим сыновьям:

«Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру».

Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жесткое, неприятное?»

- «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер».

- «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!»

Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу - и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою, вышла на красное крыльцо

«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковёр ткать - чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!»

Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковер давно готов - и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на там ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Кваква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» - «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» - «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром - скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет».

Вот старшие братья явились на смотр с своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются:

«Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?»

Вдруг поднялся великий стук да гром - весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с мест своих и не знают, что им делать; а Иван-царевич и говорит:

«Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала».

Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая - такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти бранные. Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой - сделалось озеро, махнула правой - и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками - гостей забрызгали, махнули правыми - кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их с позором.

Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась - нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась

И говорит царевичу:

«Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве - у Кощея Бессмертного».

Обернулась белой лебедью и улетела в окно. Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли - попадается ему навстречу старый старичок.

«Здравствуй, - говорит, - добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?»

Царевич рассказал ему своё несчастье.

«Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится - ступай за ним смело».

Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь.

«Дай, - говорит, - убью зверя!»

А медведь провещал ему:

«Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе».

«Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь».

«Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь».

«Ах, Иван-царевич, - провещала щука, - сжалься надо мною, пусти меня в море».

Он бросил ее в море и пошёл берегом. Долго ли, коротко ли - прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается.

Говорит Иван-царевич:

«Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, - ко мне передом, а к морю задом».

Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.

«Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал?» - спрашивает баба-яга Ивана-царевича.

«Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала».

Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.

«А, знаю! - сказала баба-яга. - Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно ее достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт».

Указала яга, в каком месте растет этот дуб. Иван-царевич пришел туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся - прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутек пустился: глядь - а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит её - утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошел в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею, и было у них три сына - все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.
Говорит им царь таково слово:
«Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь».
Пустил стрелу старший брат - упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат - полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на там крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая, пустил младший брат - попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.
Говорит Иван-царевич:
«Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!»
- «Бери! - отвечает ему царь. - Знать, судьба твоя такова».
Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.
Призывает их царь и приказывает:
«Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу».
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? - спрашивает его лягуша.
- Аль услышал от отца своего слово неприятное?»
- «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб».
Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу - и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо
и закричала громким голосом:
«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки».
Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов - и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу
и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:
«Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру».
Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
«Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жесткое, неприятное?»
- «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер».
- «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!»
Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу - и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою, вышла на красное крыльцо
и закричала громким голосом:
«Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковёр ткать - чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!»
Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковер давно готов - и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на там ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Кваква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» - «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» - «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром - скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет».
Вот старшие братья явились на смотр с своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются:
«Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?»
Вдруг поднялся великий стук да гром - весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с мест своих и не знают, что им делать; а Иван-царевич и говорит:
«Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала».
Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая - такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти бранные. Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой - сделалось озеро, махнула правой - и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками - гостей забрызгали, махнули правыми - кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их с позором.
Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась - нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась
и говорит царевичу:
«Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве - у Кощея Бессмертного».
Обернулась белой лебедью и улетела в окно. Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли - попадается ему навстречу старый старичок.
«Здравствуй, - говорит, - добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?»
Царевич рассказал ему своё несчастье.
«Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится - ступай за ним смело».
Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь.
«Дай, - говорит, - убью зверя!»
А медведь провещал ему:
«Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе».
Идёт он дальше, глядь, а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим
голосом:
«Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь».
Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за ружье, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим
голосом:
«Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь».
Иван-царевич пожалел и пошёл дальше - к синему морю, видит - на песке лежит издыхает щука-рыба.
«Ах, Иван-царевич, - провещала щука, - сжалься надо мною, пусти меня в море».
Он бросил ее в море и пошёл берегом. Долго ли, коротко ли - прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается.
Говорит Иван-царевич:
«Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, - ко мне передом, а к морю задом».
Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
«Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал?» - спрашивает баба-яга Ивана-царевича.
«Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала».
Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
«А, знаю! - сказала баба-яга. - Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно ее достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт».
Указала яга, в каком месте растет этот дуб. Иван-царевич пришел туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся - прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутек пустился: глядь - а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит её - утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошел в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо. Вот и сказке конец, а кто слушал — МОЛОДЕЦ!

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею; у него было три сына - все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь». Пустил стрелу старший брат - упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат - полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая; пустил младший брат - попала стрела в грязное болото, и подхватила ее лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич: «Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!» - «Бери! - отвечает ему царь. - Знать, судьба твоя такова».

Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает: «Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу». Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? - спрашивает его лягуша. - Аль услышал от отца своего слово неприятное?» - «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб». - «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу - и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки».

Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов - и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трем своим сыновьям: «Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру». Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жесткое, неприятное?» - «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер». - «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу - и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковер ткать - чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!»

Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакушки ковер давно готов - и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» - «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» - «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром - скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет».

Вот старшие братья явились на смотр с своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются: «Что ж ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке принес! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?» Вдруг поднялся великий стук да гром - весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит: «Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала». Подлетела к царскому крыльцу золоченая коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая - такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой - сделалось озеро, махнула правой - и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками - забрызгали, махнули правыми - кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их нечестно.

Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашел лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась - нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу: «Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве - у Кощея Бессмертного». Обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли - попадается ему навстречу старый старичок: «Здравствуй, - говорит, - добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?» Царевич рассказал ему свое несчастье. «Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась; он за то осерчал на нее и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится - ступай за ним смело».

Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошел за клубочком. Идет чистым полем, попадается ему медведь. «Дай, - говорит, - убью зверя!» А медведь провещал ему: «Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе». Идет он дальше, глядь, - а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь». Он пожалел и пошел дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за ружье, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь». Иван-царевич пожалел и пошел дальше - к синему морю, видит - на песке лежит, издыхает щука-рыба. «Ах, Иван-царевич, - провещала щука, - сжалься надо мною, пусти меня в море». Он бросил ее в море и пошел берегом.

Долго ли, коротко ли - прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повертывается. Говорит Иван-царевич: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, - ко мне передом, а к морю задом». Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошел в нее и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит. «Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал?» - спрашивает баба-яга Ивана-царевича. «Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала».

Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую. «А, знаю! - сказала баба-яга. - Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно ее достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережет».

Указала яга, в каком месте растет этот дуб; Иван-царевич пришел туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся - прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутек пустился; глядь - а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит ее - утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошел в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.

Царевна-лягушка (вариант сказки 2)

У одного царя было три сына. Он оделил их по стрелке и велел стрелять: кто куда стрельнет, тому там и невесту брать. Вот старший стрельнул, и его стрелка упала к генералу на двор, и подняла ее генералова дочь. Он пошел и стал просить у ней: «Девица, девица! Отдай мою стрелку». Она говорит ему: «Возьми меня замуж!» Другой стрельнул, его стрелка упала к купцу на двор, и подняла ее купцова дочь. Он пошел просить: «Девица, девица! Отдай мою стрелку». Она говорит: «Возьми меня за себя замуж!» Третий стрельнул, и стрелка его упала в болото, и взяла ее лягушка. Он пошел просить: «Лягушка, лягушка! Отдай мою стрелку!» Она говорит: «Возьми меня замуж!»

Вот они пришли к отцу и сказали, кто куда попал, а меньшой сказал, что стрелка его попала к лягушке в болото. «Ну, - говорит отец, - знать твоя судьба такая». Вот он женил их и сделал пир. На пиру молодые снохи стали плясать; старшая плясала-плясала, махнула рукой - свекра ушибла; другая плясала-плясала, махнула рукой - свекровь ушибла; третья, лягушка, стала плясать, махнула рукой - явились луга и сады; так все и ахнули!

Вот стали они ложиться спать. Лягушка скинула свою лягушечью кожуринку и стала человеком. Муж ее взял эту кожуринку и бросил в печь. Кожуринка закурилась. Лягушка учуяла, схватила ее, осерчала на мужа, Ивана-царевича, и говорит: «Ну, Иван-царевич, ищи ж меня в седьмом царстве. Железные сапоги износи и три железных просвиры сгложи!» Спорхнула и улетела.

Вот, делать нечего, пошел искать, взял железные сапоги и три железных просвиры. Шел-шел, сапоги железные износил и три просвиры железных сглодал и опять захотел есть. Встречается щука. Он говорит ей: «Я есть хочу, я тебя съем!» - «Нет, не ешь меня, я тебе сгожусь». Пошел дальше; встречается медведь. Иван-царевич говорит ему: «Я есть хочу, я тебя съем!» - «Нет, не ешь меня, я тебе сгожусь». Иван-царевич пошел опять голодный; летит соколиха. Он говорит ей: «Я тебя съем!» - «Нет, не ешь меня; я тебе сгожусь». Опять так пошел; ползет рак. Иван-царевич говорит: «Я тебя съем!» - «Нет, не ешь меня; я тебе сгожусь».

Иван-царевич опять пошел. Стоит избушка; он взошел в нее. Там сидит старушка и спрашивает его: «Что, Иван-царевич, дело пытаешь или от дела лытаешь?» Иван-царевич говорит: «Ищу лягушку, жену свою». Старушка говорит: «Ой, Иван-царевич, она тебя хочет известь; я ее мать. Поди же ты, Иван-царевич, за море; там лежит камень, в этом камне сидит утка, в этой утке яичко; возьми это яичко и принеси ко мне». Вот он пошел за море; пришел к морю и говорит: «Где моя щука? Она б мне рыбий мост настелила». Откуда ни возьмись щука, настелила рыбий мост. Он по нем пришел к камню, бил, бил - не расшиб и говорит: «Где мой медведь? Он бы мне расколол его». Явился медведь и ну колоть - расколол. Утка выскочила оттуда и улетела. Иван-царевич говорит: «Где моя соколиха? Она б мне утку поймала и принесла». Смотрит, а соколиха тащит ему утку. Он взял, разрезал ее, вынул яичко, стал мыть его и уронил в воду. «Где мой рак? - говорит Иван-царевич, - он бы достал мне яичко!» Смотрит, а рак несет ему яичко, он взял и пошел к старушке в избушку, отдал ей яичко. Она замесила и испекла из него пышечку; а Ивана-царевича посадила в коник и приказала: «Вот скоро твоя лягушка прилетит, а ты молчи и вставай, когда я велю». Вот он сел в коник. Прилетела лягушка, железным пихтелем стучит и говорит: «Фу! Русским духом пахнет; каб Иван-царевич попался, я б его разорвала!» Мать-старушка говорит ей: «Ну это ты по Руси летала, русского духу нахваталась. На вот, закуси этой пышечки». Она съела эту пышечку - остались одни крошечки - и говорит: «Где мой Иван-царевич? Я по нем соскучилась. Я б с ним вот этой крошечкой поделилась». Мать велела выйти Ивану-царевичу; он вышел. Лягушка подхватила его под крылышко и улетела с ним в седьмое царство жить.

Царевна-лягушка (вариант сказки 3)

В стары годы, в старопрежни, у одного царя было три сына - все они на возрасте. Царь и говорит: «Дети! Сделайте себе по самострелу и стреляйте: кака женщина принесет стрелу, та и невеста; ежели никто не принесет, тому, значит, не жениться». Большой сын стрелил, принесла стрелу княжеска дочь; средний стрелил, стрелу принесла генеральска дочь; а малому Ивану-царевичу принесла стрелу из болота лягуша в зубах. Те братья были веселы и радостны, а Иван-царевич призадумался, заплакал: «Как я стану жить с лягушей? Век жить - не реку перебрести или не поле перейти!» Поплакал-поплакал, да нечего делать - взял в жены лягушу. Их всех обвенчали по ихнему там обряду; лягушу держали на блюде.

Вот живут они. Царь захотел одиножды посмотреть от невесток дары, котора из них лучше мастерица. Отдал приказ. Иван-царевич опять призадумался, плачет: «Чего у меня сделат лягуша! Все станут смеяться». Лягуша ползат по полу, только квакат. Как уснул Иван-царевич, она вышла на улицу, сбросила кожух, сделалась красной девицей и крикнула: «Няньки-маньки! Сделайте то-то!» Няньки-маньки тотчас принесли рубашку самой лучшей работы. Она взяла ее, свернула и положила возле Ивана-царевича, а сама обернулась опять лягушей, будто ни в чем не бывала! Иван-царевич проснулся, обрадовался, взял рубашку и понес к царю. Царь принял ее, посмотрел: «Ну, вот это рубашка - во Христов день надевать!» Середний брат принес рубашку; царь сказал: «Только в баню в ней ходить!» А у большого брата взял рубашку и сказал: «В черной избе ее носить!» Разошлись царски дети; двое-то и судят между собой: «Нет, видно мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича, она не лягуша, а кака-нибудь хитра!»

Царь дает опять приказанье, чтоб снохи состряпали хлебы и принесли ему напоказ, котора лучше стряпат? Те невестки сперва смеялись над лягушей; а теперь, как пришло время, они и послали горнишну подсматривать, как она станет стряпать. Лягуша смекнула это, взяла замесила квашню, скатала, печь сверху выдолбила, да прямо туда квашню и опрокинула. Горнишна увидела, побежала, сказала своим барыням, царским невесткам, и те так же сделали. А лягуша хитрая только их провела, тотчас тесто из печи выгребла, все очистила, замазала, будто ни в чем не бывала, а сама вышла на крыльцо, вывернулась из кожуха и крикнула: «Няньки-маньки! Состряпайте сейчас же мне хлебов таких, каки мой батюшка по воскресеньям да по праздникам только ел». Няньки-маньки тотчас притащили хлеба. Она взяла его, положила возле Ивана-царевича, а сама сделалась лягушей. Иван-царевич проснулся, взял хлеб и понес к отцу. Отец в то время принимал хлебы от больших братовей; их жены как поспускали в печь хлебы так же, как лягуша, - у них и вышло кули-мули. Царь наперво принял хлеб от большого сына, посмотрел и отослал на кухню; от середнего принял, туда же послал. Дошла очередь до Ивана-царевича; он подал свой хлеб. Отец принял, посмотрел и говорит: «Вот это хлеб - во Христов день есть! Не такой, как у больших снох, с закалой!»

После того вздумалось царю сделать бал, посмотреть своих сношек, котора лучше пляшет? Собрались все гости и снохи, кроме Ивана-царевича; он задумался: «куда я с лягушей поеду?» И заплакал навзрыд наш Иван-царевич. Лягуша и говорит ему: «Не плачь, Иван-царевич! Ступай на бал. Я через час буду». Иван-царевич немного обрадовался, как услыхал, что лягуша бает; уехал, а лягуша пошла, сбросила с себя кожух, оделась чудо как! Приезжает на бал; Иван-царевич обрадовался, и все руками схлопали: кака красавица! Начали закусывать; царевна огложет коску, да и в рукав, выпьет чего - остатки в другой рукав. Те снохи видят, чего она делат, и они тоже кости кладут к себе в рукава, пьют чего - остатки льют в рукава. Дошла очередь танцевать; царь посылает больших снох, а они ссылаются на лягушу. Та тотчас подхватила Ивана-царевича и пошла; уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась - всем на диво! Махнула правой рукой - стали леса и воды, махнула левой - стали летать разные птицы. Все изумились. Отплясала - ничего не стало. Други снохи пошли плясать, так же хотели: котора правой рукой ни махнет, у той кости-та и полетят, да в людей, из левого рукава вода разбрызжет - тоже в людей. Царю не понравилось, закричал: «Будет, будет!» Снохи перестали.

Бал был на отходе. Иван-царевич поехал наперед, нашел там где-то женин кожух, взял его да и сжег. Та приезжат, хватилась кожуха: нет! - сожжен. Легла спать с Иваном-царевичем; перед утром и говорит ему: «Ну, Иван-царевич, немного ты не потерпел; твоя бы я была, а теперь бог знат. Прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве». И не стало царевны.

Вот год прошел, Иван-царевич тоскует о жене; на другой год собрался, выпросил у отца, у матери благословенье и пошел. Идет долге уж, вдруг попадатся ему избушка - к лесу передом, к нему задом. Он и говорит: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, - к лесу задом, а ко мне передом». Избушка перевернулась. Вошел в избу; сидит старуха и говорит: «Фу-фу! Русской коски слыхом было не слыхать, видом не видать, нынче русска коска сама на двор пришла! Куда ты, Иван-царевич, пошел?» - «Прежде, старуха, напой-накорми, потом вести расспроси». Старуха напоила-накормила и спать положила. Иван-царевич говорит ей: «Баушка! Вот я пошел доставать Елену Прекрасну». - «Ой, дитятко, как ты долго (не бывал)! Она с первых-то годов часто тебя поминала, а теперь уж не помнит, да и у меня давно не бывала. Ступай вперед к середней сестре, та больше знат».

Иван-царевич поутру отправился, дошел до избушки и говорит: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, - к лесу задом, а ко мне передом». Избушка перевернулась. Он вошел в нее, видит - сидит старуха и говорит: «Фу-фу! Русской коски слыхом было не слыхать и видом не видать, а нынче русска коска сама на двор пришла! Куда, Иван-царевич, пошел?» - «Да вот, баушка, доступать Елену Прекрасну». - «Ой, Иван-царевич, - сказала старуха, - как ты долго! Она уж стала забывать тебя, выходит взамуж за другого: скоро свадьба! Живет теперь у большой сестры, ступай туда да смотри ты: как станешь подходить - у нее узнают, Елена обернется веретешком, а платье на ней будет золотом. Моя сестра золото станет вить, как совьет веретешко, и положит в ящик, и ящик запрет, ты найди ключ, отвори ящик, веретешко переломи, кончик брось назад, а корешок перед себя: она и очутится перед тобой».

Пошел Иван-царевич, дошел до этой старухи, зашел в избу; та вьет золото, свила его веретешко и положила в ящик, заперла и ключ куда-то положила. Он взял ключ, отворил ящик, вынул веретешко и переломил по сказанному, как по писаному, кончик бросил за себя, а корешок перед себя. Вдруг и очутилась Елена Прекрасна, начала здороваться: «Ой, да как ты долго, Иван-царевич? Я чуть за другого не ушла». А тому жениху надо скоро быть. Елена Прекрасна взяла ковер-самолет у старухи, села на него, и понеслись, как птица полетели. Жених-от за ними вдруг и приехал, узнал, что они уехали; был тоже хитрый! Он ступай-ка за ними в погоню, гнал-гнал, только сажон десять не догнал: они на ковре влетели в Русь, а ему нельзя как-то в Русь-то, воротился; а те прилетели домой, все обрадовались, стали жить да быть да животы наживать - на славу всем людям.

Иллюстрации: Билибин И.Я.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.

Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

— Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

— За кого же нам, батюшка, посвататься?

— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич - полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка…

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото.

Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:

— Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!

— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!

Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

— Бери квакушку, ничего не поделаешь!

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

— Как мне не печалиться? — отвечает Иван- . — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие…

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

— Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

— Такой каравай только от большой нужды есть будешь!

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

— Вот этот хлеб только в большие праздники есть!

И тут же дал сыновьям новый приказ:

— Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом,

кто шелком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?

— Как мне не кручиниться? — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать: утро вечера мудренее!

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят…

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.

Вот пришли все три брата к , принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:

— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!

Принял от среднего, посмотрел и сказал:

— Только у ворот его стелить!

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

— А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим женам.

Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»

Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:

— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился?

— Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез…

— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:

— Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»

Пошел Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

— Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!

Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест.

А Иван-царевич говорит:

— Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.

Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые…

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.

Жены старших братьев увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.

Пошли плясать жены старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами - всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:

— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня…

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

— Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.

— Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Рассказал Иван-царевич старику свое горе.

— Эх, Иван-царевич, — говорит , — зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было! Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего. Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.

Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.

«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

— Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.

Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.

Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень.

Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:

— Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше голодный.

Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.

«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется…»